"Я запомнил её молодой, двадцатилетней, полной сил и энергии. Она дышала бодростью, была уверена, что всё ещё впереди. Наташа уже дважды была чемпионкой страны среди девушек, выиграла женский чемпионат РСФСР, завоевала звание мастера спорта по шахматам. Право на матч за это звание она получила после удачного выступления на проходившем во Владимире Всесоюзном шахматном турнире 1962 года, разделив в нем 2-3 места с Кларой Скегиной. Матч ей довелось сыграть с экс-чемпионкой мира Ольгой Рубцовой, он тоже игрался во Владимире, прошел в равной борьбе и закончился победой Коноплёвой. Кроме того, Наташа уже имела золотую медаль Спартакиады народов СССР, где сборная России заняла первое место. А годы спустя повторила этот успех, выступая уже за сборную Москвы.
В 1964 году Наташа поступила на экономический факультет МГУ. Мир лежал перед ней раскрытым, всё было впереди – и победа на международном женском турнире в Польше, и звание международного мастера среди женщин, и участие в традиционном матче сильнейших в мире команд СССР и Югославии, и два межзональных женских турнира, где она делила 4-5 и 2-5 места, и восьмикратное участие в женских чемпионатах СССР. Да, надо еще упомянуть и индивидуальную победу на Всесоюзной Спартакиаде профсоюзов 1969 года, особенно если учесть, что в мужском турнире этой Спартакиады чемпионом стал никто иной, как сам Корчной.
Немудрено, что в 1976 году, когда ФИДЕ учредило звание международного гроссмейстера среди женщин, Коноплёвой оно было присвоено. Однако по сути дела оно было дано за успехи в прошлом: года три Наташа уже не выступала в соревнованиях.
Но обо всём по порядку. Во Владимир она уже не вернулась. Сюда её перевёз из Архангельска Сергей Рубенович Асатурьян, наладивший шахматную жизнь в области, воспитавший целую плеяду талантливых спортсменов. Благодаря ему Наташа выдвинулась в когорту сильнейших юных шахматисток России, четыре раза успешно защищала честь республики на всесоюзных соревнованиях.
Я познакомился с ней в 1963 году, когда приехал на практику во Владимирскую областную библиотеку. По странной системе обучения в Московском институте культуры (не выдержавшей испытания временем) первый и последний курс мы учились заочно, три года – нормально. Потом я получил распределение в этот уже знакомый город, расположенный к тому же неподалеку от Ярославля, где я провел школьные годы и где остались родители.
С институтским другом, тоже не чуждым шахматам и видевшим Наташу на сцене Владимирского дома офицеров, когда она играла матч с Рубцовой, мы во время моих госэкзаменов, выкроив денёк-другой, отправились (по студенческой традиции «зайцами») в подмосковную Дубну, где проходил женский чемпионат России, - разумеется, чтоб поддержать Наташу. Мы провели там сутки, переночевав в гостинице, и, видимо, помогли ей. По крайней мере потом она написала под своим портретом в журнале «Шахматы в СССР» поперек заметки о её победе совсем незаслуженные мной слова «Моему главному забойщику в нашей общей победе в славном городе Дубне». И подписалась – «Коноплёва-Каньяма».
«Каньямой» мы прозвали её, потому что «Натали де Каньяма» звучит неплохо, и ей нравилось («Каньяма» по-испански значит «Конопля»). Так что обратный перевод на русский был бы тоже неплох: Натали из Конопли.
В том же году Наташа дебютировала в женском чемпионате страны и поехала в Тбилиси, где собрался весь цвет женских шахмат. Наташа всё время была в лидирующей группе. Перед последним туром мы послали ей телеграмму «Поздравляем серебристым блеском». Она попала, как говорится, в точку. Потом Наташа говорила: «Мальчики, вы не представляете, как вовремя она пришла! Я только что закончила вничью партию с Борисенко, мы подписывали бланки, и тут мне подали вашу телеграмму!» Надо пояснить, что в случае победы в этой партии она делила места со второго по пятое, а так осталась пятой… Серебро было совсем рядом!
В связи с этим турниром вспоминается эпизод с Людой Канторович, которая приехала во Владимир почти одновременно со мной. Она представляла нашу область на женском чемпионате страны в 1963 году (такого никогда ещё не бывало!), заняла скромное 17-е место. После этого она скептически оценила завоевание Коноплёвой звания мастера: подумаешь, обыграла старушку! Попробовала бы она сыграть в чемпионате страны… (подразумевалось: «как я»)
Забавно, что сама Канторович в этом турнире проиграла двум соперницам старшего поколения (Елизавете Быковой и Кире Зворыкиной). А чем ответила Наташа год спустя, вы уже знаете. Пути двух бывших владимирских шахматисток ещё не раз пересекались на крупных соревнованиях. И хотя Коноплёва всегда была выше в итоговой таблице, спортивная злость позволяла Канторович (Любарской) не уступать ей во многих личных схватках и несколько раз даже одержать победу (в том числе в чемпионате 1970 года).
Играл ли я с ней в шахматы? Только блиц, в котором я в студенческие годы часто практиковался. Долгое время я удерживал равновесие в личном счете, но в конце концов (уже в общежитии МГУ) проиграл три партии подряд и отреваншироваться после не смог. В нашем студенческом кругу в ходу были слоганы типа «Странно играет Панно» (после неожиданного хода соперника) и целый диалог («А что такое – непонятно…» в ответ на что следовало ободряющее «Послужишь – поймешь!» и стандартная цитата «Служить бы рад, прислуживаться тошно.») Каньяма обычно употребляла полуцензурную реплику: нападая на неприятельского короля, объявляла «Шах тебе в розовые губки!»
Так что были у неё и крупные успехи, и грандиозные планы, и вся жизнь была впереди. Но всё оборвалось в феврале 1974 года. В Кисловодске проходило дополнительное соревнование, где четыре советские шахматистки, разделившие в межзональном турнире 2-5 места, боролись за две путёвки в матчи претенденток. Наташу ждал провал: последнее место, 4 ничьи и 8 поражений. Из корреспонденций в еженедельнике «64» можно было узнать, что Наташу поразила тяжелая болезнь, которой она сопротивлялась до конца. Сообщалось, что исчезла свойственная ей цепкость в защите, что она больше нуждалась в услугах врача, чем дебютного справочника. Правда, одобрялось, что «москвичка заболела, но к чести своей из соревнования не выбыла». В последний день она неожиданно решила «дать бой» победительнице Нане Александрии, не проигравшей к тому же ни одной партии. Боевая схватка все же закончилась вничью…
К практической игре она вернулась почти десять лет спустя. Но играла уже без былого блеска, результаты были не выдающимися, да и возраст не позволял надеяться на успехи. А постепенно Наталья Викторовна и вовсе отошла от шахмат.
Встречи наши постепенно и вовсе прекратились, некоторое время мы переписывались, потом и такое общение заглохло. Может быть, потому она и запомнилась мне молодой, двадцатилетней, полной надежд на будущее. Судьба избавила меня не только от возможности видеть ее в расцвете сил, но и от печальной участи общаться с ней после болезни. Яков Эстрин, чемпион мира по переписке, с которым я много лет сотрудничал, на мой вопрос о Наташе как-то ответил: «Я от неё прячусь».
Родом из Архангельска (в других источниках называется Мурманск, но дата 23 ноября 1944 года совпадает) Наташа выросла в краю, не знавшем крепостного права, поэтому и стала самостоятельной, энергичной, целеустремленной, не оглядывалась боязливо на мнение авторитетов. Мне она всегда напоминала героинь Ибсена, нордических девушек и женщин, особенно Хильду из «Строителя Сольнеса», в которой «сидело что-то вроде тролля». Мне казалось, что в её характере было потребовать от жизни: «Королевство на стол, строитель!»
С высоты своего образования (и возраста) я смотрел на Наташу не то чтобы с сознанием собственного превосходства, а скорей с недоумением. Помню, как-то раз я прочитал ей ахматовское «Не на листопадовом асфальте…» Она внимательно выслушала и отреагировала вопросом «О чём это?» Я попытался объяснить необъяснимое, говоря что-то об одиночестве человека, все современники которого или ушли, или потеряны безвозвратно, с которыми можно встретиться, только слушая объединявшую нас когда-то с ними музыку… Ответ был таким: «Теперь понятно».
Другой раз, когда я упомянул о фильме Козинцева «Гамлет», выпущенному к 400-летию Шекспира и популярному в просвещенной столице, она попросила «Расскажи в двух словах». Я опешил и стал бормотать что-то невнятное о невозможности кратко пересказать содержание одного из величайших и самых глубоких творений мировой литературы.
Но память её меня поражала. Помнится, когда Наташа поступала в МГУ и писала сочинение в старом здании Университета на Манежной площади, я ждал ее на лавочке в сквере, коротая время за чтением романа Сенкевича, только что купленного в «Дружбе». Она вышла усталая и пересказала мне написанный ей только что текст. Всё оказалось правильным, я расставил только несколько пропущенных запятых, и Наташа облегченно вздохнула: для поступления ей (с направлением от владимирского завода) достаточно было сдать на «тройку».
Такой она мне запомнилась, такой и вспоминается. Особенно отчетливо возникает в памяти летний день, когда мы несколько часов провели на холме у Патриарших садов (носивших в то время имя скольких-то дружественных союзных республик). Жаркое солнце, пожухлая трава, на которой мы сидели, внизу Клязьма и заречные дали. Наташа грызет травинку, а я читаю ей:
Не на листопадовом асфальте
Будешь долго ждать,
Мы с тобой в «Адажио» Вивальди
Встретимся опять…
Потом я проводил её до вокзала – она уезжала в Москву.
В «Адажио» Вивальди я встречался с ней еще не раз. Встречаюсь и теперь.
А в тот летний полдень Наташе было не двадцать лет.
Девятнадцать."
